Гражданская комиссия по правам человека
НАБЛЮДАТЕЛЬ В СФЕРЕ ДУШЕВНОГО ЗДОРОВЬЯ
Hello world!
18+
ГРАЖДАНСКАЯ КОМИССИЯ
ПО ПРАВАМ ЧЕЛОВЕКА
Мы используем cookie на нашем сайте. Если вы продолжите навигацию по сайту, это значит, что вы с этим согласны.
OK

Неугодные и угодные

В течение нескольких последних месяцев ко мне, как к психологу, обратились за помощью и консультацией в трех разных случаях, связанных с поведенческими и личностными расстройствами. Данные случаи, на мой взгляд, являются практически «неподъемными» в рамках традиционного психологического подхода и нуждаются в особых мерах реабилитации и в комплексном сопровождении.

История 1

В 2008 г. в больнице им. Алексеева я познакомилась с молодой женщиной, которая воспитывалась в коррекционном детском доме, потом попала в психоневрологический интернат. Назовем ее N.

Когда я познакомилась с ней, ее жизненная история (как и само существование психоневрологических интернатов) меня поразила. Я решила оказывать ей посильную волонтерскую помощь. Мы общаемся на регулярной основе, я часто ее навещаю. Не знаю, хватило бы моей квалификации, чтобы работать с ней, как психолог. Но именно за психологической помощью она ко мне никогда не обращалась. Все эти годы я считала и продолжаю считать, что поддержка, участие, человеческая заинтересованность, сами по себе, являются психологически целительными для страдающего человека. Поэтому мое участие в ее жизни заключается именно в посильной помощи и поддержке.

Как это часто бывает в подобных случаях, N. происходит из семьи, где родители злоупотребляли алкоголем. Насколько ей известно, в возрасте 2 или 3 лет ее забрали у матери органы опеки. В детстве, по ее словам, она была очень подвижная, неусидчивая, много хулиганила. Поэтому и попала из обычного детского дома в коррекционный.

Училась в школе специального типа. Сохранила в памяти много травматических воспоминаний раннего детства и своей жизни в детском доме. Регулярно за плохое поведение попадала в детские психиатрические больницы. По решению ПМПК (психолого-медико-педагогической комиссии) по окончанию школы была направлена в психоневрологический интернат. По ее словам, такое решение комиссии было обусловлено, прежде всего, тем, что во время заседания комиссии одна из воспитательниц стала обвинять ее в хулиганском поведении, что совершенно вывело N. из себя, заставило потерять самоконтроль.

С момента поступления в интернат для взрослых ни одного дня официально не работала. Из интерната, опять же за антисоциальное, хулиганское поведение регулярно госпитализировалась в психиатрические больницы.

Были у N. и проблемы со злоупотреблением алкоголем, и акты аутоагрессии. В 2007 г. руководство интерната обратилось в суд с иском о лишении N. дееспособности, что и произошло в декабре 2007 г. без ее ознакомления с материалами судебного дела и без ее присутствия в суде. В 2010 г. именно по этим причинам решение суда было отменено. N. снова обрела статус дееспособной.

Но это мало, что изменило….К сожалению, мои попытки убедить N. выйти на работу, хотя бы на полставки, или найти какое-то продуктивное занятие (что было главной моей надеждой), или предложить ей конкретную работу закончились полным провалом.

Интересно, что при этом N. регулярно бесплатно работает в психиатрических больницах, куда госпитализируется: помогает санитаркам с уборкой, стиркой и прочими каждодневными обязанностями. Все это возможно только при хорошем контакте с медицинским персоналом, когда санитарки и медсестры ее хвалят и поддерживают. Но, к сожалению, такая «трудотерапия» N. быстро надоедает. А работа все же предполагает долгосрочную целенаправленную деятельность, но организовать и заинтересовать ее пока никак не получается.

Случаи хулиганства тоже продолжаются. Окружающие жалуются на ее девиантное, агрессивное, антисоциальное поведение. В интернате N. выделили отдельную комнату из-за ее крайней неуживчивости. Другие проживающие ее побаиваются. Она может подраться, отнять что-нибудь у слабого. Часто под влиянием эмоций принимает вредные, нелогичные решения. И так же импульсивно отказывается от конструктивных, полезных решений. Часто лжет, к сожалению, в том числе и мне. Испытывает буквально взрывы раздражения на окружающих людей. Главный аффект – гнев. Главная причина (по ее словам) – полное недоверие к людям.

В общем, как сказал другой мой знакомый, выпускник детского дома: «Наверное, многие из вас скажут: расстрелять. Без права на жизнь».

А я испытываю сочувствие и глубокую печаль. Мне понятны травматические, трагические корни ее сегодняшнего состояния. И его физиологические причины. И сегодня я не знаю, чем еще я могу помочь. Даже, если бы я имела возможность регулярной психологической работы с N., это мало бы, что изменило. Необходимы комплексные реабилитационные меры, специально организованная система помощи – медицинской, социальной, психологической, духовной. Но такой системы помощи нет.

Для начала, человеку надо жить в таких условиях, где она не испытывала бы страданий и не приносила бы страданий другим. И надо иметь возможность участвовать в какой-то трудовой терапии или полезных, творческих занятиях, чтобы постепенно познавать такие свои стороны, как продуктивность и нужность. Я убеждена, что эти качества вложены Богом в каждого человека, но в данном случае забыты и разрушены.

Ничего этого психоневрологический интернат предложить не может. И не по какой-то злой воле врачей или администрации. У сегодняшних ПНИ просто нет возможностей для полноценной, современной, эффективной адаптации, реабилитации, коррекции. Реакция администрации тоже вызывает понимание: как говорится, нашла коса на камень. И «избавиться» от такого человека невозможно, и жить рядом с ним очень сложно.

Сегодня интернат снова подал иск о признании N. недееспособной. Причина очевидна: N. - крайне не удобна, не управляема, не конструктивна. С ней очень тяжело. Интернат рад бы расстаться с нею, но кто еще возьмет на борт такого пассажира? N. отказывается от приема препаратов, хулиганит, ведет себя агрессивно. Никакого сотрудничества.

Отсутствие взаимопонимания. Накопленные взаимные обиды. Печально, что из юридического процесса лишение дееспособности превратилось дисциплинарный акт, возможность сделать другого человека контролируемым и управляемым, не решив при этом его психологические и медицинские проблемы.

Вспоминаю N. в те годы, когда она была лишена дееспособности. Не могу сказать, что эпизоды госпитализации в психиатрические больницы происходили реже, чем сейчас. Не могу сказать, что она была в более дружелюбном настроении или в хорошем психическом состоянии. Но лекарства она принимала регулярно, это правда, потому что медицинские работники имеют право контролировать прием препаратов у недееспособных проживающих. Возможно, она была несколько более вялой, «спокойной», читай, «управляемой».

Изменило ли это что-то в ее жизни? Боюсь, что нет. Изменит ли N. к лучшему новое лишение ее дееспособности? Поможет ли ее улучшить ее состояние? Очевидно, что нет. Ведь лишение дееспособности – это не панацея. Вероятно, такая мера лишь несколько облегчит жизнь окружающих, потому что у врачей появится возможность контролировать прием психотропных препаратов. А возможности для социальной адаптации для N. будут закрыты.

Очень мешает отсутствие в российском законодательстве такого понятия, как ограниченная дееспособность. В данном случае женщина, воспитанная в коррекционном детском доме и всю жизнь находящаяся в психоневрологическом интернате, вряд ли способна вести самостоятельную социальную жизнь. Я вижу, например, что она хорошо ориентируется в ценах на продукты и хорошо считает небольшие суммы денег. Но распоряжаться крупными суммами или делать большие покупки она не умеет. Налицо и ее социальная некомпетентность во многих других областях. Но поможет ли полное лишение дееспособности улучшить ее социальную компетентность? Конечно, нет. Наоборот, все возможные дороги, по которым можно было бы сделать пусть и небольшие, неуверенные шаги к социальному принятию, будут отрезаны.

История 2

Второй человек, о котором я хочу рассказать в этой статье, - мой клиент A., с которым я провожу регулярные психологические консультации последние полгода. Вот уже 9 месяцев он пребывает в очень хорошем реабилитационном центре для алкоголе- и наркозависимых.

За плечами тяжелое детство в неблагополучной семье, вторая чеченская война, зона, бродяжничество, быстро сформировавшаяся алкогольная зависимость. Картина личностного и поведенческого расстройства не такая брутальная, как у N. Но проявления очень похожи. Неуживчивость. Крайняя степень недоверия к людям.

Сильные вспышки вербальной и косвенной агрессии (в прошлом – отчаянные драки).

Невозможность строить конструктивные отношения с людьми – в реабилитационном центре, в группах психотерапии, на трудотерапии, при попытках устроиться на работу.

Регулярные приступы сильного раздражения и гнева на окружающих. Единственный доступный способ самоконтроля – развернуться и уйти от фактора раздражения.

Крайняя степень эгоцентризма и импульсивности. Отсутствие эмпатии. Беспочвенные фантазии о собственной силе и контроле над другими людьми. Постоянные попытки манипулировать окружающими. Беспричинная самоуверенность, приводящая к неумным, деструктивным решениям. Отказ от компромиссов. Невозможность обратиться за помощью, даже в элементарных вопросах. Все эти проявления препятствуют хотя бы частичной социальной адаптации.

В реабилитационном центре для людей, страдающих алкоголизмом и наркоманией, соответственно, все меры направлены на коррекцию и лечение зависимости. И да, вот уже 9 месяцев A. не пьет. Но его поведенческие паттерны и личностные смыслы от этого нисколько не изменились. То есть вообще нисколько! Мы все: психологи из психотерапевтических групп, священники, социальные работники и я сама, как психолог, работающий с ним индивидуально, - все чаще задаемся вопросом: «А смогли ли мы быть ему полезны? И есть ли смысл в его дальнейшем пребывании в центре по лечению зависимостей?»

Положа руку на сердце, могу ответить честное «практически нет» и «нет» на эти два вопроса. Личностные и поведенческие расстройства, давшие толчок к возникновению зависимости (и ко многим другим его проблемам), не были мишенью работы специалистов реабилитационного центра. Предлагаемые в центре виды терапии и поддержки их «задевали», косвенно воздействовали на них, но не были на них направлены. В данном случае, к сожалению, мы работали со следствием, а не с причиной. Предназначены ли и приспособлены ли современные российские rehabs для коррекции личностных и поведенческих расстройств? Нет, и это не является их основной задачей.

Людям, страдающим личностными и поведенческими расстройствами, должны быть предложены другие, соответствующие их проблемам формы помощи. Девиантное поведение (в частности, антисоциальные формы агрессии) долго и трудно поддается психотерапии, реабилитации, коррекции. Между тем, все это время человеку нужно где-то жить и как-то трудиться, не нанося ущерба и вреда себе и окружающим.

К сожалению, когда А. выйдет за стены реабилитационного центра, где были определенные сдерживающие факторы (выйдет, так и не устроившись на работу, т.к. на работе у него возникает постоянное недовольство и конфликты, - и так не возобновив отношения с семьей), высока вероятность быстрого возвращения к антисоциальному образу жизни. Высок шанс попасть в тюрьму или в психиатрическую больницу. Потому других заведений, предназначенных для таких людей, у нас попросту нет.

История 3

Совсем уж грустная.

Один из работников реабилитационного центра спросил меня, имею ли я возможность встретиться с женщиной, у которой возникли большие проблемы с поведением сына.

Ради того, чтобы получить помощь, она специально на выходные собиралась выбраться в Москву. Я не являюсь специалистом по детской психологии, но согласилась встретиться с матерью для ознакомительной беседы, чтобы направить ее и ребенка к подходящим специалистам (в тот момент я думала о семейно-системной терапии и о некоторых других возможностях).

История этого мальчика такова: Г. – старший сын в многодетной семье. Ему 10 лет. Несколько лет назад его родители развелись, и мама встретила другого мужчину. К сожалению, оба они стали злоупотреблять алкоголем. История умалчивает, что происходило в это время за стенами их квартиры. Мальчик не хочет об этом рассказывать. Единственное, в чем он признался, что потерял уважение к матери и не будет ее слушать, потому что долгое время ему пришлось быть и мамой, и папой для себя и других детей.

Итог материнского пьянства горек: поведение мальчика драматическим образом изменилось. Он забросил учебу, у него разладились отношения со сверстниками. Он стал очень агрессивен, особенно по отношению к ровесникам и младшим школьникам. Со взрослыми он хотя бы немного сдерживается. Но не с родителями. Он страшно оскорбляет мать. Она полагает, что недалек тот день, когда он поднимет на нее руку.

Такой бунт и протест заставил ее словно проснуться (не зря семейно-системные терапевты утверждают, что проблемное поведение ребенка – это попытка спасти своих родителей или их отношения). Мама уже год находится в ремиссии, алкоголь вообще не употребляет. Соответственно, стала уделять гораздо больше внимания детям.

Но на поведение Г. такие изменения, увы, не влияют. Он словно вошел в какую-то кривую колею, которая заводит его все дальше и дальше. Постоянные драки. Причем драки расчетливые (он, прежде всего, обижает маленьких). Бесконечное вранье. Прогулы. Побеги из дома. Бродяжничество. Семья сбилась со счета этим бедам. В школе Г. оставили на второй год. Для него это было страшно унизительно! Ситуация стала еще хуже, потому что ровесники стали над ним посмеиваться. Высокий, крупный, он теперь выглядит смешно среди своих одноклассников. Мальчик полностью закрылся от мира.

Чувствуется агрессивное недоверие к взрослым и презрение к тем, кто слабее. Апогеем стал эпизод, когда Г. пришел в школу с ножом и стал угрожать другим детям. На этом пришел конец терпению администрации школы. И их можно понять! Маме было объявлено, что следующий же агрессивный эпизод станет последним: ребенка выгонят из школы.

Пытаясь помочь Г., мы уже пробовали обращаться в одну некоммерческую организацию для детей-сирот, в надежде, что смена обстановки, жизнь в новом сообществе может положительно повлиять на мальчика. Но, во-первых, мальчик не сирота. И отправка в сиротское учреждение, отлучение от семьи может еще сильнее его травмировать. Во-вторых, узнав о его «подвигах», нам вынуждены были отказать. С большим сочувствием и озабоченностью, но отказать. Потому что это заведение не предназначено для детей с девиантным поведением, и воспитатели очень боятся за благополучие других детей. И их тоже можно понять.

Ситуация осложняется тем, что семья Г. живет в Калужской области. Семейные психологи в социальных центрах, специальные программы для сложных подростков для них территориально недостижимы. Тем не менее, мы ищем сейчас и рассматриваем разные варианты: кадетский корпус, коррекционная школа и т.п.

Многие знакомые и родственники Г. настроены пессимистично. В мрачных прогнозах фигурирует колония для малолетних преступников, школа-интернат, детская психбольница.

***

Раз уж так сошлись звезды, и ко мне обратились за консультацией в трех таких сложных случаях, то на днях я поместила объявление на страничках психологических сообществ в социальных сетях:

«Коллеги, кто-нибудь слышал о реабилитационных центрах или программах для взрослых с антисоциальным (девиантным) поведением? Если для школьников еще есть хотя бы какие-то предложения, хотя их крайне мало. то для взрослых, похоже, вообще швах.

Я имею ввиду программы. которые специализируются именно на личностных расстройствах, а не на сопутствующих проблемах (наркологических, социальных и т.п.) Коллеги, кто-нибудь слышал о реабилитационных центрах или программах для взрослых с антисоциальным (девиантным) поведением? Если для школьников еще есть хотя бы какие-то предложения, хотя их крайне мало. то для взрослых, похоже, вообще швах».

К сожалению, я не получила никакой существенной информации или рекомендаций о конкретных центрах или программах, куда можно обратиться. Сбылись мои грустные предположения: таких центров нет, таких программ не проводится. Участники дискуссии отмечали, что для подростков и школьников, живущих в крупных городах, еще можно найти какие-то варианты. Но и эти варианты мало работают с патологией развития личности. Это коррекция, направленная только на антисоциальное и асоциальное поведение: наркомания, воровство, алкоголизм, бродяжничество. Т.е. это коррекция поведения, а не терапия его причин.

Еще был отзыв, рекомендующий направить взрослых «девиантов» на обследование в известный медицинский центр. Действительно, описанные симптомы невозможно полностью отнести к проблемам чисто психологического свойства. Но невозможно их назвать и медицинскими. Детство в тяжелых условиях, психические травмы высокой интенсивности и длительного воздействия, «выключение» человека из социума, - все это не имеет отношения к медицине. Только полное обследование (и тщательное изучение истории каждого такого человека) поможет провести дифференциальную диагностику, установить все причины затруднения адаптации и определить оптимальные способы работы.

И… что дальше? Центров, способных предложить эти оптимальные способы работы, а тем более, их комплексное сочетание, у нас нет. Я, к сожалению, не знаю и не нашла ни одного. Повторюсь: личностные и поведенческие расстройства плохо поддаются лекарственной терапии. Необходима работа в рамках медико-психо-социо-духовной модели. И работа очень длительная, - во время проведения которой человек должен жить в таком центре (или поселении), иметь возможность трудиться, пробовать строить отношения и т.п.

А пока – коррекционная школа, интернат, тюрьма, колония, недобровольное психиатрическое лечение, или еще хуже – принудительное. Кто-то стал от этого лучше? Кто-то сошел с «кривой дорожки»? Кого-то это остановило?

Обратившись к экономистам, я думаю, мы получим однозначный ответ, что создание таких центров обойдется дешевле, чем пожизненное содержание человека в интернате. Его многократное лечение в психбольнице. Или пребывание в тюрьме. Не будем забывать и о возможных преступлениях и их последствиях: человеческих, социальных, экономических.

Изоляция, исключение, замалчивание проблемы, отсутствие помощи - известный американский философ Джудит Батлер, много пишущая о положении маргинальных групп, называет это механизмом «социальной меланхолии». Сегодня против маргинальных групп используются не только откровенные дисциплинарные и репрессивные меры, но также и политика молчаливого исключения, индифферентности, непризнания нужд. Общество не замечает или относится формально к страданиям маргинальных групп. Сущность этого явления состоит в механизме «недопущения до переживания утраты», который функционирует на социальном уровне аналогично фрейдистскому механизму меланхолии. Подобное равнодушное игнорирование социально неблагополучных и уязвимых групп и индивидов многократно усугубляет их психологические страдания. И лишает даже призрачного шанса на изменения – в судьбе и в отношении общества.

Автор статьи: Сиснёва Мария, психолог, волонтер.
30 июля 2015